Эдди Астанин рассказал о пользе последних евробондов Минфина для Национального расчетного депозитария, почему в России сжимается фондовый рынок и чем можно привлечь инвесторов.
Санкции, введенные в 2014 г., закрыли многим качественным российским компаниям выход на рынки капитала. Минфин формально под санкции не подпал, но долго откладывал размещение евробондов. В мае он все же вышел с евробондами на рынок впервые за 1,5 года, разместив бумаги на $1,75 млрд из запланированных $3 млрд (еще $1,25 млрд он доразместил в сентябре). Непубличное давление американских и европейских властей на свои банки и инвесторов привело к тому, что способ размещения кардинально отличался от привычного. Организатором размещения был выбран один российский банк – «ВТБ капитал», а расчеты по бумагам проводил Национальный расчетный депозитарий (НРД). Госбанк и сам Минфин заверили, что им все равно удалось привлечь иностранных инвесторов. Предправления НРД Эдди Астанин рассказал «Ведомостям», что значит размещение евробондов по новой схеме для российского финансового рынка, когда на него придут отечественные розничные инвесторы и чего от нас ждут иностранные инвесторы.
Не упустили момент
– НРД хранит активы всего российского фондового рынка (бумаги на 32 трлн руб.). До сих пор вас воспринимали как закрытую структуру, которая занимается расчетами по бумагам. Но после размещения евробондов Минфина стало ясно, что на российском рынке есть организация, через которую также можно привлечь иностранных инвесторов. Расскажите, чья это была идея и как это удалось реализовать.
– Вы говорите, что мы воспринимаемся как закрытая узкоспециализированная структура для расчетов, но это нормально. Есть такая книжка «Водопроводчики и провидцы» – про европейский опыт построения финансовой инфраструктуры. Вроде бы малоинтересные узкие, утилитарные истории, но именно такие истории делают возможным появление рынков объемом в триллионы евро. НРД строился как российский аналог европейского гиганта Euroclear. И мы в последние пять лет прошли через кардинальную трансформацию, чтобы быть полностью интегрированными в глобальный мир и общаться с европейской финансовой системой в одном формате и на одном языке. Так что для Минфина выбор НРД был естественным, хотя и вынужденным, конечно. Все-таки, не скрою, подготовиться к сделке такого уровня за один месяц для нас было вызовом.
– К чему была такая спешка? Не было ни премаркетинга, ни роуд-шоу. В том числе и в сентябре.
– Есть так называемые инвестиционные окна – период времени, в который можно удачно разместиться. Первое окно выпало на апрель – май, следующее – на сентябрь. Здесь важно не упустить момент. Что касается маркетинга – слушайте, ну мы же постоянно общаемся с крупными иностранными инвесторами. Они ищут любую безопасную возможность купить риск на Россию, если речь о таком эмитенте, как Минфин. У них-то дома ставки отрицательные.
– Почему был один организатор – «ВТБ капитал»? Это связано с тем, что изначально на иностранных инвесторов никто не рассчитывал?
– У нас, наоборот, ощущение, что эмитент рассчитывал именно на иностранных инвесторов. И он их, с нашей помощью в том числе, привлек. Если посмотреть на распределение бумаг после того, как они стали euroclearable, у нас больше 50% всего объема проходит через Euroclear. Очевидно, что это в основном иностранцы. По второму траншу мне кажется, что соотношение будет еще большим – 20% на 80% в пользу иностранных держателей.
– Кто уговорил Euroclear начать расчеты?
– Переговоры вел Минфин, я в них также участвовал. Для Euroclear были важны детали: как проходили расчеты в валюте (они проходили через кастодиальные банки в долларах), не было ли задержек во время расчетов. Но знаете, здесь очень важно личное доверие. Мы запускали линки по ОФЗ с Euroclear и Clearstream в 2013 г. и вместе с Минфином последовательно на всех уровнях отстаивали позицию, что допускать их на наш рынок не только можно, но и нужно. Россия заработала на этом миллиарды. Приходящаяся на Euroclear и Clearstream доля от совокупного размещенного объема ОФЗ не зависит от кризиса и колеблется в диапазоне 22–24%. Это огромный объем, и они также на этом заработали. Но главное – нам удалось создать и поддерживать хорошие отношения, в том числе профессиональные и человеческие. На мой взгляд, вопрос доверия здесь сыграл очень значимую роль.
– Что НРД получил от размещения евробондов Минфина?
– НРД получил новое направление бизнеса, возможно, новый рынок. Сразу после первого размещения мы получили несколько запросов от крупных международных эмитентов. Это глобальные банки, входящие в мировой топ-30, реально большие имена. Еще несколько запросов поступило от государственных структур, которые, не обладая собственным окном в глобальный рынок евробондов, заинтересовались возможностью выпускать бумаги через нашу инфраструктуру.
Открыть окно
– В чем смысл для иностранной компании размещаться через НРД, если есть Euroclear и Clearstream? И о каких суммах идет речь?
– Они изучают возможность включения евробондов, выпускаемых через нас, в сложно структурированные программы своих сделок. Речь идет о выпусках в сотни миллионов долларов.
– И что это значит для вас?
– Для нас, для России это новые возможности. Все эти разговоры о том, что рынок закрыт и возможностей привлечь денег нет, как мы видим, не очень релевантны действительности. Инвесторам это, безусловно, интересно. Как я уже сказал, они готовы покупать российский риск, а с учетом отрицательных ставок в Европе такие бумаги от хороших заемщиков будут разлетаться как [горячие] пирожки. Еще большее окно может быть открыто, если иностранные кастодиальные банки получат возможность открывать счета в российском центродепе напрямую.
– А что мешает иностранным кастодианам открывать счета в НРД напрямую и что это даст им и вам?
– Есть закон о центральном депозитарии. В соответствии с ним мы можем открывать счета депо иностранного номинального держателя только центральным депозитариям, включенным в ограниченный перечень. Глобальные банки этого делать не могут. Мы выступаем за внесение изменений в этот закон, чтобы все получили возможность открывать счета у нас напрямую. Были письменные обращения иностранных кастодианов к регулятору, которые мы поддерживаем. Это огромная выгода для обеих сторон. Снизятся издержки, увеличится скорость прохождения операций, а НРД станет единым окном для тех кастодианов, у которых нет прямых отношений с рынками, где НРД представлен напрямую. Мы получаем новую нишу и роль на рынке евробондов, фактически становимся головным депозитарием по российским евробондам.
– Это то, чего вы хотите?
– Это соответствует нашей стратегии. У нас сейчас на обслуживании больше 11 000 выпусков ценных бумаг, из них примерно 30% – иностранные ценные бумаги. Для российского рынка это значит, что мы становимся международным центральным депозитарием, каналом, через который российские и иностранные инвесторы могут проводить операции на нашем и иностранных рынках.
– А что вам отвечает регулятор?
– ЦБ, в принципе, согласен с этой идеей. Я надеюсь, в течение 2017 г. это решится. Ожидаю, что при прочих равных это повысит аппетит инвесторов к российскому рынку.
Незнание и страх
– Почему наш фондовый рынок стоит на месте?
– Я смотрю на динамику количества участников: за последние три года оно уменьшилось вдвое, количество эмитентов – тоже. Доля привлеченного эмитентами в 2012 г. капитала в оборотных средствах была 9%, сейчас – меньше 1%. Рынок должен выполнять функцию привлечения и перераспределения капитала между инвестором и эмитентом. Есть банковский кредит – это стандартная тема. Но есть и фондовый рынок, который дает более широкую линейку инструментов как для крупного эмитента, так и для венчурной компании, которая хочет привлечь деньги для стартапа. Проблема в том, чтобы появлялся класс инвесторов, которые готовы инвестировать. Население России традиционно пользуется банковскими депозитами, в 2012 г. в банках было более 10 трлн руб., сейчас – больше 20 трлн руб. Причем из них валюты было 1,5 трлн руб., а сейчас – 6,5 трлн.
– То есть вы верите в розничного локального инвестора?
– Я считаю, что просто нет альтернативы. Вот вы знаете, сколько сейчас в России розничных инвесторов?
– Нет.
– 1 млн. А что такое 1 млн для всей России? Ничего. В Дании 4 млн розничных инвесторов.
– Но в Дании другая экономика.
– Это так. Но не это главное. В Дании другая культура инвестирования. Я часто рассказываю коллегам одну историю, и вам расскажу. Я был в Китае, в Пекине, шел по музею и познакомился с парой – оба учителя. Это было давно – в 2007 г. примерно. Так вот они знали динамику акций «Газпрома» лучше меня. А знаете почему? Потому что они инвестируют. Но у азиатов есть склонность к азартным играм: для них рынок акций – некий аналог казино, т. е. можно заработать и еще драйв получить. Я не даю оценку – это не хорошо и не плохо, просто так есть. В России, к сожалению, такой врожденной склонности к риску нет. Люди больше доверяют материальным вещам: вот квартира, вот машина. Поэтому инвестиционную культуру в России нужно прививать, ведь фондовый рынок может дать больший доход.
– По каким причинам розничный инвестор избегает фондового рынка?
– Первая причина – незнание. Нужно воспитывать финансовую грамотность, будь то вузы, телевизионные передачи и т. д. В последнее время ЦБ и Минфин начали заниматься этим серьезно. Но это не делается за пару лет. Может, даже поколения должны смениться.
– А вторая?
– Страх. Истории с народными IPO до сих пор на слуху. Я помню как-то раз пришел в Сбербанк платить за ЖКХ, а там стояли пенсионеры и требовали вернуть им деньги, когда стоимость акций сильно упала. Это нормальная реакция людей, которые действительно не понимали, что делают. Времени прошло много, а аллергия у людей осталась.
– Вы хвалите ЦБ. А как насчет ограничений регулятора, которые не дают рынку развиваться? В последнее время их все больше.
– Я считаю наоборот: позиция регулятора проактивная, направленная на развитие рынка. Например, индивидуальные инвестиционные счета – это инициатива рынка, поддержанная регулятором. Также появление Центрального депозитария (ЦД), реформа корпоративных действий. Или желание ЦБ изменить классификацию розничных инвесторов на российском рынке, чтобы защитить их от рисков. Или последние предложения ЦБ и Минфина по пенсионной реформе, введению индивидуального пенсионного капитала. Это качественные, долгосрочные инициативы.
– Вы затронули важную тему классификации инвесторов. Реакция рынка (брокеров, банков, управляющих компаний) негативная, я бы даже сказала – агрессивная.
– Здесь нужно искать баланс интересов и понимать, что защищать сегодняшний статус-кво полумертвого и в то же время суперрискованного для неквалифицированного инвестора рынка тоже абсурдно. Государство обязано защитить таких людей, кто не способен самостоятельно оценить свои риски. Во-первых, это убережет нас от ситуаций, когда инвестор не понимал риск, а потом все потерял и пошел на улицу с плакатом «Верните мои пенсионные накопления».
Первый зампред ЦБ Сергей Швецов встречался с участниками рынка на бирже и представил свое видение вопроса. Он предложил неквалифицированных инвесторов поделить еще на три класса в зависимости от суммы их счета. Если сумма менее 400 000 руб., то такой инвестор может вкладывать только в ОФЗ. Подавляющая часть населения России как раз и входит в этот класс инвесторов, но за счет ОФЗ невозможно развивать фондовый рынок.
Инвестиции на фондовом рынке осуществляются не из зарплаты, а из сбережений – когда ты не рискуешь потерять квартиру и твои дети не будут голодать.
«Статистика так себе»
– Профучастники считают, что изменение системы классификации инвесторов похоронит российский рынок. Они полагают, что ликвидность уйдет на зарубежные площадки и не вернется. Вы согласны?
– Ну давайте сохраним все как есть, ограничим переток ликвидности. А потом будем наблюдать, как и без того обмелевшее русло реки окончательно пересохнет. Знакомый подход. Пусть будет плохо, но уж зато гарантированно. В итоге страдают прежде всего сами операторы рынка, бизнес съеживается как шагреневая кожа. В 2013 г. у нас в НРД более-менее активных пользователей (т. е. тех, кто хотя бы одну операцию в день делал) было 300 компаний. А сейчас – чуть больше 200.
– Вы считаете, что вопрос удержания ликвидности внутри страны не важен?
– Ликвидность появится, когда доход здесь будет больше, чем на зарубежных площадках. Сейчас мы конкурируем со всем миром за инвестиции ограниченного круга глобальных инвесторов. Это такие инвестиционные кочевники. Их деньги мигрируют между Россией, Азией, Америкой. Нельзя 20 лет смотреть только в эту сторону и сокрушаться, что механизмы финансового рынка с точки зрения их роли в экономике работают так себе. Нам нужен свой инвестор, нужен интересный рынок, интересные эмитенты. Тогда не будет этого постоянного страха, что ликвидность уйдет на другие рынки, что ее станет мало. А сейчас у нас что, достаточно ликвидности?
– Ну вы весь рынок видите, вам лучше знать. Какая у нас в России сейчас ситуация с ликвидностью?
– Статистика так себе. Если акции взять, активность операций в ЦД упала почти в 6 раз всего за три последних года. На 1 млрд руб. активов в акциях мы в 2013 г., когда ЦД заработал на полную мощь, обслуживали 1300 операций в год, а сегодня – всего 210. Активность падает, падает количество операторов, которые эти активы держат, растет при этом объем бумаг, которые обездвижены. Если в 2013 г. 80% акций было распределено по счетам 20 клиентов, то сейчас они на счетах пяти компаний.
– На рынке облигаций все так же?
– По бондам, к сожалению, активность тоже падает в разы, хотя и не так драматично. В среднем на 1 млрд руб. хранимых облигаций в 2011 г. мы фиксировали 105 операций в год, сейчас – 59. Хотя с концентрацией дела сегодня обстоят действительно получше. В 2013 г. пять крупнейших операторов держали 68% рынка, сегодня – 45% долгового рынка.
– Возможно, инвесторы просто перекладываются из акций в облигации?
– Нет, это скорее вопрос роли Банка России на долговом рынке. В 2012 г. начал формироваться рынок репо и доля ЦБ была очень большой, что и повлияло на рост концентрации. Сейчас ситуация другая: ЦБ ушел из сделок репо практически полностью. Все обеспечение разошлось по реальным инвесторам – банкам. Но при всем этом рынок все равно очень узкий. Если взять конкретную бумагу – в 80% случаев там будет не больше пяти владельцев, и где-то 70% всего рынка – это не облигации, а скорее квазикредиты, оформленные как облигации. Это само по себе не хорошо и не плохо. Плохо то, что не развивается ликвидная часть рынка, вторичный рынок.
– И что, на ваш взгляд, с этим нужно делать?
– Нужен сильный внутренний инвестор. Тогда будет оправдан выход на рынок большего числа сильных эмитентов. Тогда эмитенты будут размещать акции, а не расписки, привлекать средства не только через кредит, но и через бонды.
– А вы считаете, что у нас в стране есть потенциальные качественные эмитенты?
– Конечно. Очень много неоправданного пессимизма на сей счет. В 2007 г. экономика по размеру была меньше, чем сегодня. Населения с тех пор не прибавилось. Но тогда считалось, что есть бум, и эмитентов было хоть отбавляй, а сейчас какой-то апокалипсис все рисуют. Мы в посттрейдинговом бизнесе привыкли более взвешенно на эти вещи смотреть. Главное – чтобы сама экосистема была правильная и здоровая с точки зрения страновых, валютных и инфраструктурных рисков.
– Последние размещения на бирже были довольно странные. Например, Промсвязьбанк, МКБ.
– Почему? Я с вами не согласен. Нормальные размещения.
– Это были закольцованные схемы, покупали аффилированные НПФ. Это не выглядит как рыночное размещение. Почему тогда не было иностранных инвесторов?
– У меня в этом смысле совершенно утилитарный взгляд. Если размещение проводилось по закону, значит, оно абсолютно нормальное. Кто покупал и зачем – это вопрос эмитента и собственно покупателей. А что касается иностранных инвесторов – во-первых, не забывайте все-таки о прессинге, в том числе неформальном, который на них оказывается, как только речь идет о российских активах. А во-вторых, почему наличие иностранных инвесторов является индикатором качества эмиссии? Наоборот! Идеальная картина, на мой взгляд: эмитент выходит на рынок и у него 20 млн российских инвесторов и пусть 100 000 иностранцев. Знаете, как советуют: если вы за границей – идите в тот ресторан, где сидят местные. Иностранные инвесторы ведут себя на рынке точно так же.
– Вы это слышите от иностранцев?
– Да, это постоянно звучит: «Мы придем на ваш рынок, но где ваши инвесторы? Зачем идти нам, если ваши инвесторы в вас не верят?»
– Ну вот за последние месяцы в Россию пришли новые деньги...
– Пришли, но это как прилив-отлив. Сегодня есть – завтра нет. Это деньги хедж-фондов, это правильная стратегия заработать на керри-трейде. Но рынок не может существовать только за счет спекулянтов, потому что при малейших рисках их смоет на год вперед. У россиян реально много денег в банках, если даже часть из них придет – это мощная база. Плюс пенсионные деньги, страховой сегмент. На рынке Южной Кореи был взрыв финансового рынка, когда они сформировали крупного внутреннего инвестора через индустрию страхования жизни. Страна маленькая, а капитализация рынка больше нашего в 4 раза.
– И вот сейчас на российском фондовом рынке по-прежнему правят бал иностранные инвесторы...
– Только потому, что у них больше потенциала. Если ты хочешь привлечь $1 млрд, то от локального инвестора это сделать нереально.
– Хорошо. Но сейчас же иностранцы не покупают российские акции, которые в долларах стоят копейки.
– Это вопрос геополитики. Лимит на российские бумаги несправедливо ниже, чем на альтернативных рынках. Для российского рынка это плохо, потому что капитал и торговая активность остаются там. Но вы посмотрите на рынок евробондов российских эмитентов – они все раскуплены.
– Сейчас для российских эмитентов евробондов, можно сказать, уникальный шанс. В мире низкие ставки, в Европе – отрицательные. Мы используем этот шанс?
– Нет. Если не будет притока новых евробондов, бумаги со временем исчезнут. Это обоюдная проблема. И нашего рынка, и глобальных инвесторов: российские эмитенты в основном погашают долги и не выпускают новых бумаг, а аппетит к ним очень высокий. Я думаю, что помимо санкций проблема и в общенегативном настрое российских эмитентов, и в высокой степени экономической неопределенности, особенно в части валютных рисков. Все сетуют на то, что рынки закрыты и разместиться невозможно. Но правда в том, что, если ты понимаешь, зачем тебе нужен капитал, и понимаешь механику возврата этих денег, рынок открыт.
– Из вашего опыта общения с иностранными инвесторами – какие у них запросы?
– Реформа корпоративных действий – мы ее начали в 2014 г. Для иностранных акционеров та система, которая существовала до недавнего времени, это реальный nightmare, кошмар, был – нужно собирать кучу бумаг, без которых можно не получить дивиденды либо не быть допущенным к участию в собрании. Коллеги из Ассоциации по защите прав инвесторов в 2014 г. подсчитали для нас интересные цифры: инвестор для участия в собрании должен принести по крупному эмитенту около 6 кг бумаг, по среднему – около 3 кг. Эмитент средней руки, чтобы разослать по почте документы о собрании, платил примерно 4 млн руб. При этом не всегда документы вовремя находили инвесторов. Я очень давно являюсь владельцем нескольких акций «Газпрома». И как-то раз пропустил собрание акционеров «Газпрома», потому что документы пришли уже после собрания, в июле. Иностранцы обещали, что на рынок придут совершенно новые деньги, если на входе будет комфортная корпоративная система, а не забор с гвоздями, [перелезая] через который можно штаны порвать. Минфин и ЦБ поддержали нашу реформу, при том что это потребовало изменений ГК, что обычно очень сложно сделать.
– Вы упростили систему, но вокруг все чаще слышно, что иностранцы перестали голосовать.
– По нашим наблюдениям, с 2012 г. примерно на 1 млн инвесторов снизилась активность инвесторов при голосовании, в том числе локальных инвесторов. Сам тренд на снижение печальный. В значительной степени это из-за геополитики. Но все изменится.
– Почему?
– Жизнь состоит из белых и черных полос. Россия движется к белой.
– Белая полоса – это снятие санкций?
– Санкции – лишь часть. Я имею в виду структурные реформы, о которых говорят уже 10 лет.
– В том-то и дело, что говорят уже 10 лет.
– Поверьте, в России есть люди, готовые делать изменения. Вот, например, Алексей Кудрин с Центром стратегических разработок пишет программу по заказу президента. Это же работа организована для того, чтобы получить практический результат. В какой-то степени внешняя среда отягощает процессы, и все концентрируются на сиюминутных задачах. Но в сухом остатке у российской экономики нет шансов выйти на траекторию устойчивого развития без адекватной структурной экономической политики и без механизмов, которые бы эту политику запустили. Я вас уверяю, в правительстве очень много продвинутых людей, хорошо это понимающих и способных это реализовать.
– Я вас слушаю – и мне кажется, что все очень хорошо. Но реальность не такова.
– Реальность предельно сложная. Но это не значит, что надо сидеть в углу и плакать. Надо двигаться. В некотором смысле я фаталист: «Делай то, что должен, и пусть будет, что будет». А если говорить: «Я начну делать, но сначала создайте мне условия, сделайте, чтобы было так и этак» – это позиция лузера.
– Но сейчас у нас курс на Азию, в частности на Китай?
– Китайцы мало знают наш рынок, те учителя, о которых я говорил, – явное исключение. Нам нужно каплю за каплей в них вливать знания о российском рынке, каждый год туда ездить, и желательно, чтобы ездили одни и те же люди. Для китайцев это очень важно – кто приезжает, какой уровень людей, чтобы не было частой смены переговорщиков, чтобы выработалось доверие. Нам удается очень быстро продвигаться. Я думаю, что ОФЗ в юанях реально будут запущены уже в этом году.
– А какой там объем?
– Это зависит от эмитента, но мы ожидаем, что на рынок выйдет порядка $1 млрд в эквиваленте.
– Что с точки зрения финансовых институтов на внутреннем рынке наиболее востребовано сегодня?
– За последние два года, если смотреть на все рынки Московской биржи, рост показали валюта и репо – это значит, что выросли операции денежного рынка, связанные в основном с управлением ликвидностью. То есть все накупили бумаг, отдали их в репо в обмен на фондирование, а само обеспечение заперто в портфелях. А чем крупнее участник, тем больше портфель, тем больше бумаг заперто. Вторичный рынок обезвоженный. Есть дефицит инструментов, рублевая ликвидность распределена по банковской системе неравномерно.
– Сейчас ЦБ говорит про профицит ликвидности.
– Профицит ликвидности не означает, что вся банковская система залита деньгами, это означает, что есть островки над водой и под водой. Тем, кто под водой, нужны бумаги в качестве обеспечения, чтобы получить деньги. Но бумаг нет, а между собой эти островки трудно общаются, потому что лимиты ограничены.
Сомнительные эмитенты
– Есть недобросовестные компании, для которых розничный инвестор – лишь попытка сейчас получить от него деньги, а в будущем закрыть компанию и исчезнуть.
– Такие практики всегда были и будут, в том числе на зарубежных рынках. Нельзя генетически всех сделать правильными, но можно построить систему, в которой будут развиваться правильные компании. Это комплексная работа и ЦБ, и Росфинмониторинга, и Минфина, и правоохранительных органов. Как строительство дома: нет же одного мастера, который все делает. И, к сожалению, нет готового рецепта, как построить качественный рынок. Но если этим не заниматься, то по щелчку ничего не будет. Это упорная, кропотливая, непубличная работа, которая приносит больше пота, нежели фанфар.
– Мы с вами дошли еще до одной важной темы – сомнительные эмитенты, а также операции. ЦБ говорит, что за последние пару лет вывод капитала через ценные бумаги сократился. Это действительно так?
– По ощущениям – да, это так. Хотя зона операций ЦД не очень показательна в этом смысле. Во-первых, мы видим только первый уровень держания бумаги, а то, что происходит внутри участника, имеющего у нас счет, мы не видим. Во-вторых, у нас очень мощная многоуровневая система комплайенс с постоянным рапортированием в ЦБ и Росфинмониторинг каждой сомнительной операции. Так что, с точки зрения злоумышленника, использовать ЦД для схем – нерациональная история.
– Как вы определяете, что является сомнительной операцией, а что – нет?
– Есть признаки сомнительных операций, их примерно 100, они регламентированы в документах ЦБ. Против этих признаков мы анализируем весь объем клиентских транзакций за день. Ежедневно наши уровни контроля проходит более 15 000 транзакций клиентов с денежными средствами и ценными бумагами. Если есть признак сомнительной операции, она поступает на дальнейший уровень контроля. Идет анализ взаимосвязей деньги – бумаги, значительных сумм и т. д., совпадения количества признаков. После этого мы запрашиваем документы по подозрительным транзакциям и дополнительную информацию, которая позволяет сделать окончательный вывод. В ходе всех этих процедур мы взаимодействуем с Банком России и Росфинмониторингом.
– И все же какие объемы сомнительных сделок? ЦБ сейчас ведет активную борьбу с ними – видите ли вы сокращение объемов?
– В 2015 г. объем сделок, классифицированных нами как сомнительные, снизился примерно в 2,5 раза по сравнению с 2013 г. В текущем году ситуация еще улучшилась. Но конкретные цифры я вам не назову, это закрытая информация.
– По каким причинам снижается объем сомнительных сделок?
– Я вижу три причины. Первую вы сами назвали: ЦБ последовательно ужесточает меры борьбы с сомнительными операциями. Вторая – вытеснение сомнительных схем в другие области. Третья – общее снижение активности рынка. Оно объективно и на теневую сторону влияет.
– НРД – один из активных пользователей SWIFT. Последние кибератаки и взломы заставили вас пересмотреть отношения со SWIFT или изменить собственную систему безопасности?
– Случай с ЦБ Бангладеш заставил нас вздрогнуть, как и всех наших коллег в финансовом мире. Мы проснулись в новом мире, в котором оказалось, что можно стащить у центрального банка небольшой страны через Федеральную резервную систему США десятки миллионов долларов. Кошмарный сон банкира! Правда, при детальном рассмотрении этого кейса оказалось, что сама система SWIFT не была скомпрометирована. А вот на периметре, на стыке между системой и программным обеспечением пользователя, проблемы действительно есть. Мы, чтобы защитить себя и своих клиентов, меры уже приняли.
– А что вы за меры приняли?
– Знаете, обеспечение работы наших клиентов в SWIFT никогда не являлось для нас существенным направлением. Скорее это всегда рассматривалось как удобный сопутствующий сервис для депонентов. Но сегодня мир изменился. Мы поняли, что нам необходимо вложить серьезные деньги и усилия, чтобы с нашими клиентами такие штуки, как с Банком Бангладеш, провернуть было невозможно. Мы свои системы в этой связи перестроили и прошли сертификацию по верхнему уровню безопасности SWIFT Premier. Институтов, которые таким статусом обладают, в Европе 7 штук, а во всем мире – 14.
Развитие
– Сколько вы приносите доходов в группу «Московская биржа»?
– Порядка 20–25%. Это хороший уровень, если сравнивать с другими биржевыми группами в мире, мы в тренде.
– Как оказалось, группа «Московская биржа» выигрывает от кризиса. Почему?
– В чем-то, на коротком горизонте, мы выигрываем, так везде, во всем мире происходит, но если нашим клиентам плохо – они чахнут, кашляют и разоряются, – то в долгосрочной перспективе и мы это чувствуем. Мы не можем сидеть в райском саду, а вокруг пустыня.
– Каким вы видите рынок через пять лет?
– Ну если говорить о будущем рынка, есть вещи, в которых я уверен полностью. И вещи, скажем так, в которых я почти уверен.
– Давайте начнем с того, в чем вы уверены полностью.
– Я совершенно согласен с Гейтсом в том, что «Banking is essential, banks are not». Я уверен, что рынок будет кардинально дешевле, кардинально проще, кардинально технологичнее. Тех, кто будет сопротивляться этому, смоет за борт.
– Вы как-то готовитесь к этому?
– Мы в 2012 г. были традиционным закрытым депозитарным бизнесом. Сегодня мы технологическая компания. Полагаю, НРД – один из самых эффективных в Европе FinTech-бизнесов. У нас больше половины сотрудников – программисты. Мы тратим сотни миллионов на разработку программного обеспечения. Вообще, 90% наших инвестиций – это инвестиции в IT, а внутри этой статьи лишь 20–30% – железо и лицензии, остальное – программное обеспечение. В этом году мы запустили прототип блокчейна, а в следующем хотим запустить промышленную версию. Мы создали альянс по блокчейну с несколькими иностранными игроками, в числе которых один из активных мировых лидеров – южноафриканский центральный депозитарий Strate.
– Хорошо. А в чем вы почти уверены?
– Я почти уверен, что нам удастся установить максимально широкие связи российского рынка и с Западом, и с Востоком. Это в конечном итоге вопрос безопасности рынка и экономики страны. Дальше, я почти уверен, что работа по расширению инвесторской базы в России даст свои плоды. У нас будет не 1 млн розничных инвесторов, а хотя бы 20 [млн]. Почти уверен в том, что вопрос санкций и барьеров будет уходить из повестки дня. Как только это произойдет, будет мощный рост рынка как по причине того, что нынешние оценки активов неадекватны, так и потому, что с точки зрения защиты прав инвесторов, повышения надежности рынка за эти годы Россия сделала гигантский скачок вперед. Как следствие, появятся разноплановые эмитенты, финтех будет бурно развиваться.
– А вы оптимист!
– Я просто уверен, что в России все будет хорошо.
День за днем
– Вы сами во что вкладываете?
– Я, как инсайдер, не могу вкладывать в бумаги, которые обращаются на Московской бирже. Часть моих денег на депозите, часть – в евробондах российских эмитентов, которые не обращаются на Московской бирже. Я верю в российский рынок.
– Почему вы не инвестируете в американский рынок? Есть Apple, Facebook.
– Да, это популярные компании. Но я не знаю их детально, не знаю, как там принимаются решения, какая стратегия и планы. Как говорил Уоррен Баффетт, вложитесь в индекс S&P 500, за пять лет он скорее всего вытащит вас в положительную зону по доходности. Такому совету можно следовать – купить ETF или ПИФ на российском рынке на эти активы. Но конкретного американского эмитента я не готов выбрать.
– Сколько часов в день вы работаете?
– 11–12 часов. В 8 приезжаю в офис и день заканчиваю где-то в 8. Иногда выхожу в хорошую погоду прогуляться, это самый продуктивный для меня способ анализировать и планировать. Я заметил, что, когда двигаешься, причем один, – все равно, пешком или за рулем, – больше ценных мыслей приходит. Стараюсь их записывать.
– А хобби есть?
– Сейчас – путешествия с семьей. Мы не пользуемся услугами агентств, планируем сами. Берем машину и путешествуем с длинными, в несколько сотен километров, переездами. Больше 2–3 дней в одном отеле не проводим. Вождение стимулирует мозг и замедляет старение. Важно, чтобы мозг постоянно находился в активном состоянии.
– Почему вас зовут Эдди?
– В моей жизни был только один человек, который угадал сразу. Когда я летел из Москвы в Нью-Йорк, пожилая дама на регистрации спросила: «Эдди Рознер?» Смотрели фильм «Карнавальная ночь»? Там в титрах есть Эдди Рознер. Это в то время был мегапопулярный оркестр Эдди Рознера, мой папа был его фанатом.